Младший брат - Страница 102

102

— Идиот ты чертов! — выругалась Маша. — Ты уже вообще ничего не соображаешь?

Сердце колотилось у меня в груди, как птичка в клетке. Маша еще минуту посидела на моей спине, потом медленно слезла.

— Хочешь, чтоб я и тебя связала?

Я с трудом поднялся на ноги. На мне живого места не осталось. Хотелось сдохнуть тут же, на месте.

— Шагай, — сказала Маша. — Это уже недалеко.

«Это» стояло на одной из укромных боковых улочек Ноб-Хилла — восьмиосная фура, очень похожая на ощетиненные антеннами дээнбистские грузовики, не исчезающие с перекрестков Сан-Франциско.

На борту этого фургона, однако, была надпись: «Три спеца — доставка до крыльца». Все трое специалистов были тут же — сновали между своим транспортным средством и высоким многоквартирным домом с зеленой полотняной маркизой над входом. Они таскали мебель и коробки с надписями, аккуратно поднимали в кузов и укладывали в штабель.

Маша и я обошли по периметру весь квартал, но ей, очевидно, что-то не понравилось, и мы сделали еще один круг. Только убедившись, что опасности нет, Маша кивнула мужику, сторожившему фуру, — пожилому негру, подпоясанному широченным, как у штангиста, ремнем и в рабочих рукавицах. Вблизи у него оказалось доброе лицо, и он улыбнулся, когда мы с Машей быстро и уверенно прошли мимо к трехступенчатой лесенке и поднялись по ней в кузов фуры.

— Под большим столом, — обронил нам негр. — Мы там оставили свободное место.

Вся передняя половина кузова уже была занята штабелями мебели, но оставался узкий проход вокруг огромного стола, накрытого толстым стеганым одеялом, с ножками, обернутыми пузыристой упаковочной пленкой.

Маша затолкала меня под стол и залезла следом. Пыльный воздух застоялся, мне захотелось чихнуть, и я еле сдержался. Мы забились в тесное пространство между коробками, плотно прижавшись друг к другу. Места для Энджи здесь явно не было.

— Сучка, — бросил я Маше в лицо.

— Заткнись, неблагодарный! Ты должен мне ботинки лизать. Если бы не я, тебя бы захомутали через неделю, самое большее — через две, и отвезли бы не в «Гуантанамо», а куда подальше, в Сирию, например. Кажется, именно туда ссылают тех, кому надлежит исчезнуть без следа.

Я опустил голову на подтянутые к груди колени и принялся глубоко дышать.

— И вообще, какой бес тебя попутал объявлять войну ДНБ?

И я рассказал ей. Все. Про наш арест, про Даррела. Маша похлопала себя по карманам и нащупала мобильник, но это оказался телефон Чарльза.

— Ошибочка вышла. — Она достала другой, включила, и наше маленькое убежище озарилось фантастическим сиянием. Повозившись немного, Маша показала мне дисплей.

На нем был снимок, сделанный ею в тот день накануне взрыва бомб, где я стоял вместе с Джолу, Ван и… Даррелом.

В своей руке я держал документальное подтверждение тому, что Даррел не погиб во время взрыва, а был жив, здоров и находился вместе с нами за несколько минут до того, как нас схватили дээнбисты!

— Мне нужна копия этого снимка, — сказал я Маше. — Очень нужна.

— Скопируешь, когда доберемся до Лос-Анджелеса, — ответила она, выхватив у меня мобильник. — И когда я растолкую тебе, как себя вести, чтобы не подставить нас обоих и уберечь наши задницы от Сирии. А то вдруг клюнет жареный петух попытаться спасти этого парня. А это не надо ни мне, ни ему. Он сейчас в большей безопасности там, где находится. Пока, во всяком случае.

У меня мелькнула мысль силой отобрать мобильник у Маши, но я тут же забыл о ней. Если уж эта девчонка разобралась с таким амбалом, как Чарльз… У нее, наверное, черный пояс или типа того.

Мы сидели в темноте и слушали, как «три спеца» с натужным кряхтеньем грузили в фуру коробку за коробкой, обвязывали штабеля. Потом Маша захрапела. Железные нервы! Я чувствовал, что тоже не прочь бы вздремнуть, но не получалось.

Через узкий коридор, ведущий к свежему воздуху и больше похожий на непролазную щель, все еще пробивался дневной свет. Я смотрел на него из темноты под столом и вспоминал Энджи.

Мою Энджи. Ее волосы, скользящие по плечам, когда она качает головой и смеется над моей выходкой. Ее лицо, мельком увиденное мной в Сивик-сентре в последний раз, пока я падал, притворяясь отравленным газом. Тут мои мысли перескочили на то, как вампмоберы корчились на асфальте, а затем вспомнилась похожая агония в парке и наступающие дээнбисты с дубинками. Я подумал о тех, кто якобы пропал без вести.

О Дарреле. Его, с зашитой ножевой раной в боку, продолжают таскать на бесконечные, бессмысленные допросы, выпытывая сведения о неизвестных ему террористах.

Отец Даррела. Небритый, раздавленный горем и выпивкой. Посвежевший, в военной форме — «для газеты». Плачущий, как ребенок.

Мой папа и произошедшие в нем перемены после исчезновения сына. Он, как и отец Даррела, по-своему сломался. И его лицо, когда я рассказал об Острове Сокровищ.

Вот тогда я твердо понял, что мне бежать нельзя.

Я совершенно отчетливо осознал, что должен остаться и бороться до конца.

Маша дышала равномерно и глубоко, но когда я с величайшей осторожностью, медленно-медленно засунул руку ей в карман за телефоном, всхрапнула и зашевелилась. Я окаменел и затаил дыхание на целых две минуты, пересчитывая гиппопотамов.

Постепенно сонное сопение восстановилось. Я миллиметр за миллиметром вытягивал мобильник из кармана, так что у меня от напряжения начали подрагивать пальцы и заныло онемевшее плечо.

Наконец маленький предмет в форме шоколадного батончика очутился у меня в руке.

Я уж хотел было начать пробираться к свету, но тут вдруг вспомнил, как Чарльз издевался над нами, угрожал и все время тыкал в нашу сторону своим телефоном — именно в форме шоколадного батончика, только серебристого цвета, обклеенным десятком этикеток с фирменными логотипами спонсоров, субсидировавших через производителя покупку трубы. Перед каждым звонком с такого телефона приходится выслушивать рекламную запись.

102